Очистка - Страница 8

Перси снова ухватился за её ноги, и на этот раз Холстон не остановил его — понимал теперь, почему понадобились совместные усилия троих мужчин. Он наклонился поближе к Аллисон, заглянул ей в лицо. Из-за завесы спутанных волос на него глянули выпученные, безумные глаза жены.

— Аллисон, дорогая, тебе надо успокоиться.

Она больше не кричала, но продолжала твердить:

— Я хочу наружу. Я хочу наружу...

— Не говори так! — При этих роковых словах по спине Холстона побежал холодок. Он сжал её лицо в ладонях. — Родная, не говори так!

Но частицей сознания он внезапно понял, что это значило. Его словно молнией пронзило: поздно! Другие уже слышали. Все слышали. Его жена подписала себе смертный приговор, прямо здесь, у него на глазах. Комната кружилась вокруг Холстона, а он всё уговаривал и уговаривал Аллисон. Это было как если бы он прибыл на место ужасной аварии, наподобие тех, что случались в производственных цехах, и нашёл любимого человека тяжело раненным. Жертва ещё жива, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять — рана смертельна.

Холстон чувствовал, как горячие слезы катятся по его щекам, и попытался убрать волосы с её лица. Наконец, глаза Аллисон перестали бешено вращаться, их взгляды встретились. И в ту же секунду на один очень краткий миг — он даже не успел задаться вопросом, не накачали ли её наркотиком или, может, применили ещё какие-нибудь меры воздействия — на этот краткий миг в её глазах сверкнула искорка: Аллисон была в полном рассудке и сознавала, что делает. Холодный расчёт — вот что промелькнуло в её взгляде и тут же погасло; глаза женщины обрели прежнюю дикость, а с губ опять посыпались бесконечные требования выпустить её наружу.

— Поднимите её, — скомандовал Холстон. Глаза мужа Аллисон были полны слёз, в то время как шериф Холстон действовал согласно инструкциям и законам. Ничего не оставалось — он обязан был запереть её в камере ожидания, в то время как ему хотелось только одного — вопить.

— Сюда, — сказал он Коннору — тот держал извивающуюся Аллисон под мышки. Холстон кивнул в сторону своего кабинета. В конце холла находилась массивная дверь в воздушный шлюз, и яркий жёлтый рисунок на ней светился молчаливой угрозой. Дверь ждала свою жертву.

Оказавшись в клетке, Аллисон мгновенно утихомирилась. Она больше не сопротивлялась и не требовала выпустить её; спокойно присела на койку, как будто пришла сюда специально за тем, чтобы полюбоваться видом. Зато Холстон теперь словно обезумел. Он шагал взад-вперёд перед железной решёткой и всё спрашивал, спрашивал, но не получал ответов. Помощник шерифа Марнс и мэр занялись формальностями. Они отнеслись к обоим — Холстону и его жене — словно к тяжело больным. Несмотря на ужас последнего получаса шериф Холстон, всегда настроенный на улавливание общественной напряжённости, смутно отдавал себе отчёт в том, что происходит сейчас в Шахте: народ потрясён, слухи ползут отовсюду, проникая за бетонные стены и перегородки. Колоссальное, еле сдерживаемое давление начало убывать, просачиваясь шепотками сквозь швы.

— Дорогая, поговори со мной! — умолял Холстон снова и снова. Он перестал ходить туда-сюда и обхватил ладонями прутья решётки. Аллисон по-прежнему сидела к нему спиной. Она не отрывала глаз от экрана на стене, от коричневых холмов и серого неба с бегущими по нему тёмными облаками. Она не двигалась и не разговаривала, лишь иногда поднимала руку и смахивала волосы с лица. Только когда Холстон вставил ключ в замок на двери камеры, она проронила короткое «не смей», и он тут же повиновался.

Он снова умолял, но она не обращала внимания на его мольбы; а тем временем весть о предстоящей очистке разнеслась по всей Шахте. Повсюду закипела работа: одни специалисты спешили в мастерские делать костюм, другие готовили инструменты и переносили их в шлюз. Шипел контейнер с газом, наполняя баллоны аргоном. А у камеры ожидания стоял Холстон и неотрывно смотрел на свою жену. Техники и специалисты по очистке прекращали болтать между собой, пробегая мимо шерифа — похоже, они даже дышать боялись в его присутствии.

Проходили часы, а Аллисон отказывалась разговаривать; такое поведение вызвало дополнительное смятение в Шахте. Холстон целый день простоял у решётки, уговаривал, умолял; его мозг пылал в агонии. Это случилось так быстро: в один момент было разрушено всё, что он знал и любил. Он пытался осмыслить катастрофу, пока его жена сидела здесь, в клетке, уставившись на мёртвый ландшафт. Как ни странно, она выглядела вполне удовлетворённой своим положением — положением приговоренной к смерти.

Аллисон заговорила после заката, после того, как она молча отказалась от последнего обеда, после того, как все приготовления в шлюзе были окончены и техники закрыли жёлтую дверь и отправились по домам, где их ждала бессонная ночь. Ушёл и помощник Марнс, дважды похлопав шефа по плечу. Холстону казалось, что прошли несчётные часы после всех этих событий; он был уже в полном изнеможении, голос охрип от рыданий. Солнце давно уже скрылось за окутанными дымкой холмами, видимыми из кафетерия, холмами, загораживающими далёкие развалины города. И вот тогда в полутёмной камере раздался еле слышный шёпот:

— Это всё неправда.

По крайней мере, Холстону показалось, что он услышал именно это. Он встрепенулся.

— Малышка? — позвал он, схватился за прутья и, подтянувшись, стал на колени. — Родная, — шептал он, стирая с щёк сухие солёные потёки — следы слёз.

Она обернулась — и камера как будто осветилась, словно солнце передумало и вновь поднялось над холмами. К Холстону вернулась надежда. Он едва не задохнулся. Нет, нет, это всё была болезнь, лихорадка, наваждение; док засвидетельствует, и всё, что она сказала, будет признано недействительным. Она вовсе не хотела этого говорить. Она спасена, ведь она очнулась; и Холстон спасён, потому что она обернулась к нему.