— А может, это были обитатели постарше, которым надоела эта жизнь в тесноте, — продолжала она. — Они больше ничего не боялись, хотели выбраться отсюда и освободить место для других, например, для любимых внуков. Как бы там ни было, любое возмущение начиналось по причине этих сомнений, чувства, что плохо не снаружи, а здесь,внутри. — Она обвела взглядом клетку.
— Не надо так говорить, — прошептал Холстон. — Это тяжкое преступление...
Аллисон кивнула.
— ...выражать желание уйти? Да. Это самое тяжкое преступление. Неужели ты не понимаешь, почему? Почему запрещается даже сама мысль о выходе наружу? Потому что все бунты начинались с этой мысли, вот почему.
— «Ты получишь то, о чём просишь», — продекламировал он слова, вбитые ему в голову с раннего детства. Родители предостерегали его — своё единственное драгоценное дитя — против желания вырваться за пределы Шахты. Ему запрещалось допускать даже саму мысль об этом. Потому что за ней последовала бы неизбежная смерть — смерть их единственного дорогого сына.
Он взглянул на жену. Её безумное решение по-прежнему оставалось для него загадкой. Да, она нашла какую-то там программу, которая могла сделать картинку на экране компьютера очень достоверной. И что с того? Причём здесь эта программа? Почему?..
— Но почему? — спросил он. — Зачем ты так поступила? Почему не пришла сначала ко мне? Ведь есть же другие, лучшие способы выяснить, что происходит. Мы могли бы рассказать людям о твоём открытии...
— …и таким образом спровоцировать очередной бунт? — засмеялась Аллисон.
Нет, похоже, сумасшествие покинуло её ещё не полностью. А может, это было вовсе не сумасшествие, а досада, злость, неистовый гнев? Наверно, этот обман, тянущийся много поколений, и толкнул её на отчаянный поступок?
— Нет уж, спасибо, — сказала она, отсмеявшись. — Я уничтожила всё, что нашла. Не желаю, чтобы они узнали. Они хотят торчать здесь? Ну и чёрт с ними! Я вернусь только ради тебя.
— Ты не вернёшься, — гневно воскликнул Холстон. — Неужели ты думаешь, что изгнанные всё ещё живы и бродят где-то там, снаружи? Ты считаешь, что они не возвращаются, потому что чувствуют себя преданными?
— А по какой ещё причине они производят очистку, как ты думаешь? — спросила Аллисон. — Почему они хватают скребки и делают свою работу без малейших колебаний?
Холстон вздохнул. Злость в нём постепенно улеглась, исчезла.
— Никто не знает, почему.
— Но как ты предполагаешь — почему?
— Мы ведь уже говорили об этом, — устало сказал он. — Сколько раз мы это обсуждали?
Он был уверен: многие пары шептали друг другу свои догадки ночью, когда были наедине. Они с Аллисон — не исключение. Он взглянул на стену — взошла луна. Значит, наступила ночь. У них осталось очень мало времени. Завтра его жена уйдёт. Мысли об этом приходила к нему всё чаще и чаще — словно молнии, беспрестанно сыплющиеся из грозового облака.
— У каждого свои соображения, — промолвил он. — Мы делились своими бессчётное число раз. Давай просто...
— Зато теперь тебе известно кое-что новое, — перебила Аллисон. Она отпустила его руку и смахнула волосы с лица. — Мы оба с тобой знаем это, и теперь всё представляется иначе, совсем иначе. А завтра я узнаю точно. — Она улыбнулась и погладила Холстона по руке, словно он был малышом, нуждающимся в утешении. — А в один прекрасный день, любовь моя, это узнаешь и ты.
Первый год после её ухода Холстон ждал, поверив её безумным обещаниям, надеялся, что она вернётся. Первую годовщину со дня смерти Аллисон он провёл, надраивая камеру ожидания и дверь шлюза; он изо всех сил напрягал слух, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук снаружи, в надежде, что призрак его жены вернулся, чтобы освободить его.
Когда этого так и не произошло, он начал рассматривать другую альтернативу: а не выйти ли за ней самому? Он провёл столько времени, просматривая на компьютере файлы Аллисон и пытаясь составить более или менее ясное представление о её находках, что сам наполовину обезумел. Он пришёл к выводу, что живёт в мире лжи, а раз так, то без Аллисон такая жизнь теряет всякий смысл.
Весь второй год Холстон провёл как последний трус — в боязни совершить решительный поступок. Каждый день по дороге на работу он готов был прокричать о своём желании выйти наружу и чувствовал во рту ядовитый вкус страшных слов, но всякий раз в самую последнюю секунду проглатывал их. В день второй годовщины они с помощником шерифа Марнсом отправились в обход, и весь этот день в Холстоне горела пламенем его тайна — осознание того, насколько близко он подошёл к гибели. Да, это был долгий год, год, когда он отказался от Аллисон. Первый год был годом её ухода, второй — его.
Но больше он не боялся.
Теперь, ещё годом позже, он сидел один в камере воздушного шлюза, одетый в защитный костюм, и в душе его сомнения боролись с уверенностью. Массивная жёлтая дверь герметично закрылась и отрезала его от остальной Шахты. Да, не так он представлял себе свой конец, совсем не так. Он всегда думал, что навечно останется в Шахте: после смерти его прах пойдёт туда же, куда и прах его родителей — на восьмой уровень, где занимались обогащением почвы. Кажется, прошла целая жизнь с тех пор, как он мечтал о собственной семье, о собственном ребёнке, или даже о двойне, или о втором выигрыше в лотерею; мечтал о жене, с которой они бы вместе состарились...
По ту сторону жёлтой двери прозвучала сирена, прогоняя всех задержавшихся. Всех, кроме него. Ему было некуда идти.